ПЕРО СОКОЛА (блюз)

"На шести бесшумных лапах
Мимо молодость прошла."
(А. Романов)

Наташе М.

* * *
Постучался в двери неба,
Чтоб поведать небу небыль.
В синем росплеск молока,
Детство, старость - жизнь легка.
А взгляни под крышу дома,
Не тебе ль здесь всё знакомо!
Да услышь, как мы поём,
В недогороде своём.

У меня протёрлись джинсы,
Я носил их в двадцать, тридцать!
Без копейки верил, ждал,
Кто, мать, жизнь мою украл!
Посмотри, теперь мне - сорок,
Недожизнь и недогород,
Недопесня, недобред,
Недоболь, недоответ.

Не настраивай умело :
Нагоре-е-ело,накипело.
Что я видел, кто я здесь,
Где мой выход, в чём я весь?
Морда в зеркале стареет,
Мозг тоску-у-ует и тупеет.
Доктор съехал - худо, мать,
В недогороде канать.

А под небом - те же песни,
Те же струны и дожди,
В те же милые одежды
Воплощаются надежды
Юных лета и зимы.
Мимо "топишь" - и как не был,
Только скорость нейтраль,
А вокруг такая небыль,
Золотое моё небо!
Словно млечный путь измерен
От утра и до утра...

Что ещё тебе поведать,
Сообщить или проделать?
В данных недогородах
Дни не держатся в годах.
Гонят ЛЭП бескрайних сети
Небо скованное в клети
И зовёт в заката даль
Электрическая сталь.

Я стучал в свои же двери.
Небыль - и никто не верит,
Красны веки и века,
Старость, детство - жизнь легка.
Дамся о земь, выйду снова
Бацать блю-ю-юзы, рок-н-роллы
Перегрузом в проводах
В наших недогородах.

А на свете - те же песни,
Те же вьюги и дожди,
Те же лёгкие одежды,
Те же юные надежды
И наивные мечты.
Где-то улицы и краски
И всё те же пони в бег,
Только девушки моложе
И среди молвы прохожих
Неожиданно, как снег,
Пролетит перо сокола ...

Долетит перо сокола ...

Не сгорит перо сокола...

Я хочу лететь около.

Июль 2020 года.

@темы: стихи мои

---

А ты не пой мне о войне,
Ты тем не жил, а я там не был,
Не заплетай дурную небыль
Слезы и боли на струне.

И петухом не голоси:
Де, надо - повторим и это!
Махая детским пистолетом,
Врагам разбитым не грози.

Не надо песен про "атас",
Прожекторов и прочей грязи,
Не возникают скрепы-связи
Там, где важнее нефть и газ.

Речь о служении не лей:
За золото его не будет.
Кому рядить в награды груди?
Этот - сатир, а тот - лакей.

Бренча за общий стол не сесть,
Где даль звенит Девятым Мая,
И дедова медаль немая
Чиста, как мужество и честь.

Живой иконой по весне
В окно посмотрит эта дата,
Лик победившего солдата
В граните слова и во вне.

И всякая шакалья фальшь
Спешит примазаться и влиться,
И в гимнастёрочки рядится
Вся эта патока и блажь.

Не надо сказок о войне,
Ты тем не жил, а я там не был,
Не заливайте в небо небыль
Бойцам, погибшим на земле.
© Николай Ершов

Всех с Праздником!
Вот фильм. Его почему-то никогда не показывают на День Победы, хотя я думаю, в День Победы такие фильмы как раз и надо показывать. Досмотрите до конца, поймёте.
Вот ссылка :
ok.ru/video/777737013949

@темы: стихи мои

---

Разноязычье

Н. М.

Мы, как стихи на разных языках,
Мы, будто два измолвленные слова,
Я застываю на твоих губах
И ты меня не понимаешь снова.

Два разных отражения в воде,
Два буйных ветра, два неявных мира,
Весенняя листва поёт тебе,
А мне - пурпурной осени стихия.

Два берега, два времени вдали,
Две странных ночи, два окна неярких
Забрали в хороводы фонари
Круженьем лиц и судеб непонятных.

Две разные ладони в никуда,
Направленные в синеве рассвета,
А на земле - то май, то холода,
То ты и я - кружащая планета.

Две лирики на разных языках,
Как музыка, безмолвнее чем слово,
Я застываю на твоих губах,
А на моих - ты наизусть и снова ...

3.05.2020

@темы: стихи мои

---

Про Корону

Н. М.

Бесснежно дохлый голый Новый год,
Наш президент примеривал корону
И, почитай, надел, да только вот,
Китайской оказалася корона.

И занялись коронные дела,
Весь мир переколбасило, в натуре,
В антигипотезах ищи антитела
И антивирус от коронной дури.

Уж птицы вешние, уж и Христос воскрес,
И самоизолировался сразу,
То ли пора на всё поставить крест,
То ли идти тараном на заразу.

Наташа, милая, как много мы успели,
А "если б не терпели, по сей день бы пели".

Самовлюблённо начинался год,
А за окном теплела пандемия,
И мир затих, как Шрёдингера кот,
Затихарилась в ящик цельность мира.

Я в самоизоляции сижу,
Я саморадуюсь и само я страдаю,
К самоитогу мысли привожу,
А где итога край, увы - не знаю.

Апрелем коронованный рассвет,
Гуляет ветер, зеленеют кроны,
А мне бы на семь бед - один ответ,
Где схорониться от лучей "короны".

Наташа, милая, как мало мы успели,
А если б не терпели, матерно бы пели.

Безвременье, межкомнатная дверь
И без имён идущие потери,
Не верь, потомок! Словесам не верь!
В борьбе мы все диваны просидели.

Китайская корона глубока,
На лысину надел - уже не снимешь.
И трогают за нежные бока
Китайские друзья и - всё, и финиш.

Звенит весна, прострелянная в лёт,
В расплеск дожди, да не сберечь их воду,
А как прикольно начинался год,
Наш президент примеривал корону.

Наташа, милая, как долго мы не пели,
А что имели, то и претерпели.

Апрель 2020 г.

запись создана: 02.05.2020 в 12:09

@темы: стихи мои

---

Страшно мне ...

Страшно от лунной мне вашей сонаты!
Там бесконечность и звёзды косматы,
Реки безмолвны там, горы горбаты,
Ветры мертвы, а деревья рогаты.

Гулко грассируя, вы вдруг сказали:
- Я вам сыграю в полуночной зале.
Ангелы снежными хлопьями стали,
Кончился Мир, времена умирали.

Всей преисподни исподние глыбы,
Небо и море, плескучие рыбы -
Всё раскачалось на клавишной дыбе,
Как ваши кудри в полуночном дыме.

То ли Иуда во храме молился ...
То ли сам Воланд покоя лишился...
Миропорядок хромой оступился,
Поступью в грома громады пролился.

Ветер ли маятник жадно качает,
Вечность о новой ли жертве вещает ...
Ваша луна утра не обещает,
В вышней дали моей гибели чает.

Страшно от лунной мне вашей сонаты:
Музыка вечна, но звуки распяты.
Жаль у народа наганы изъяты,
В верхней квартире рояль ваш проклятый...

16.12.19

запись создана: 20.12.2019 в 20:56

@темы: Стихи мои

---

Город (блюз для будущего фильма Юрия Быкова)

Стройная ажурность ЛЭП,
Зазывающая в поле,
То ли ленту наших лет
Размагнитило их поле,

То ли золы, то ли снег
Над заледеневшей Проней,
То ли пережил свой век,
То ли просто в сердце боли...

Средь огней один иду,
Мимолетным, проходящим,
Ветер все костры задул,
Где я был томим и счастлив.

Энный город невелик,
Его лирика иссякла,
В тишине не слышен крик,
Лишь огней фонарных пятна.

Изнывает тишина
В буйстве скованной метели
И весна отражена
В рунах граффити настенных.

Может, истина в вине?
Может, не найти виновных?
Но теряется во мгле
Россыпь адресов безмолвных.

Люди, где наш самолёт,
Летний парк и карусели?
А в ответ смеётся лёд:
Просвистели, просвистели, просвистели ...

Запустение и тлен
Там, где ты меня любила,
Если память - это плен,
Значит, жизнь о нас забыла.

Но и снами не избыть
Этих стен избитых холод,
Вместо - "быть или не быть",
Станет только этот город.

И кивают тополя
Под морозно-тканым снегом.
Спит дорогами земля
Под бескрайне ранним небом.

Утопающий в степи,
Город просыпает зори,
Рассыпая по пути
Человеческие доли

В хоровод усталых ЛЭП,
Вьюжа блюзом беспробудным,
По картинкам прошлых лет,
Да по тёмно-серым будням.

Соло! Бесконечный блюз...
Скоро утро! Утро! Утро!
Но я больше не вернусь
В год свой девяностокудрый.

запись создана: 06.12.2019 в 21:22

@темы: Стихи мои

---

Всё своими именами ...

Последнее слово Егора Жукова

«Мы обсуждали конкретные фразы, нюансы формулировок, варианты толкований. Надеюсь, мы смогли доказать уважаемому суду, что я не являюсь экстремистом. Как и с точки зрения лингвистики, так и с точки зрения здравого смысла. Сейчас я хочу затронуть вещь более фундаментальную, чем смысл слов. Я хочу рассказать про мотивы своей деятельности, благо эксперты про них рассказали.

Мотивы подлинные и глубинные, те, что заставляют заниматься меня политикой. Мотивы, преследуя которые, я, в том числе, и записывал видео. Вот с чего я хочу начать. Российское государство сегодня позиционирует себя как последний защитник традиционных ценностей. Как нам говорят, много внимания уделяется институту семьи и патриотизму. Ключевой ценностью называют христианскую веру.

Ваша честь, мне кажется, что это даже хорошо, потому что некоторые мне поистине близки. Во-первых, это ответственность. В основе христианства лежит история человека, который решился взвалить себе на плечи страдания всего мира. Он взял на себя ответственность, и, по сути, это центральная идея всего христианского мира.

Во-вторых — любовь. Возлюби ближнего своего, как самого себя. Это главная фраза христианства. Сострадание, взаимопомощь и забота. Общество, построенное на такой любви — есть общество сильное. Пожалуй, наиболее сильное из всех в принципе возможных. Чтобы понять мотивы моей деятельности, достаточно взглянуть на то, как нынешнее российское государство их защищает.

Перед разговором об ответственности, сперва нужно ответить на вопрос, что из себя представляет этика ответственного человека. Какие слова он произносит себе в течение жизни.

Мне кажется, такие. Помни, весь твой путь будет наполнен трудностями, подчас невыносимыми. Все твои близкие умрут, все твои планы нарушатся. Тебя будут обманывать и бросать, и ты никогда не убежишь от смерти. Жизнь — это страдание. Смирись с этим, но смирившись с этим, все равно взвали свой крест на плечи и следуй за своей мечтой, потому что иначе все станет только хуже.

Стань примером, стань тем, на кого можно положиться, не подчиняйся деспотам, борись за свободу тела и духа и строй страну, в которой твои дети смогут стать счастливыми. Разве такому нас учат? Разве такую этику усваивают сегодня дети в школах? Разве таких героев мы чествуем? Нет.

Существующая в стране обстановка уничтожает любые возможности для процветания. 10% наиболее обеспеченных россиян сосредоточили большую часть состояния страны. Среди них, конечно, есть и достойные граждане, но основная часть этого благосостояния получена нечестным, коррупционным путем.

Наше общество разделено на два уровня непроницаемым барьером. Все деньги сконцентрированы сверху и их оттуда никто не отдаст. Снизу же осталась лишь безысходность. Понимая, что рассчитывать им не на что, что как бы они ни старались, ни себе ни своей семье они принести счастье не могут, русские мужчины либо вымещают злость на своих женах, либо спиваются, либо вешаются. Россия — первая страна в мире по количеству мужских самоубийств на 100 тысяч человек. В результате, треть всех семей в России — это матери одиночки с детьми. Это они так, мне хочется спросить, традиционный институт семьи защищают?

Мирон Федоров, не раз приходивший на мои заседания, верно как-то раз заметил, что у нас в стране алкоголь дешевле, чем учебник. Государство создает все условия, чтобы между ответственностью и безответственностью, русский человек выбирал второе.

А теперь про любовь. Любовь невозможна без доверия, а настоящее доверие зарождается во время совместной деятельности. Но совместная деятельность — это редкое явление в стране, в которой не развита ответственность. А во-вторых, если совместная деятельность где-то проявляется, она сразу же начинает восприниматься охранителями как угроза. И неважно, чем ты занимаешься. Охраняешь ли ты природу, выступаешь за права человека, помогаешь ли заключенным. Рано или поздно тебя настигнет статус иностранного агента, либо тебя просто так закроют.

Государство ясно дает понять: «ребята, разбредайтесь по своим норкам». Собираться больше двух на улице? Нельзя, посадим за митинг. Работать вместе по социальной повестке нельзя, дадим статус иностранного агента. Откуда в такой среде взяться доверию и, в итоге, любви? Не романтической, а гуманистической любви человека к человеку. Единственная, социальная политика, которую последовательно проводит российское государство — это разобщение. Государство расчеловечивает нас в глазах друг друга, и в его глазах мы давно расчеловечены.

Как иначе объяснить такое варварское отношение к людям с его стороны? Отношение, которое каждый день подчеркивается избиением дубинками, пытками в колониях, игнорированием ВИЧ, закрытием школ и больниц. Давайте взглянем на себя в зеркало. Кем мы стали, позволив сотворить с собой такое? Мы стали нацией, разучившейся брать на себя ответственность. Мы стали нацией, разучившейся любить.

Более 200 лет назад Александр Радищев, проезжая между Петербургом и Москвой, писал: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человеческими уязвлена стала. Обратил я взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствия человека происходят от человека».

Где сегодня люди, чья душа также остро болит за происходящее в стране? Их в России почти не осталось. А все дело в том, что на проверку оказывается, что единственный традиционный институт, который чтит и защищает нынешнее российское государство — самодержавие, которое может уничтожить жизнь любого, кто искренне хочет добра своей Родине. Кто не стесняется любить и брать на себя ответственность.

В результате, гражданам нашей многострадальной страны пришлось выучить, что инициатива наказуема, что начальство здесь право только потому, что оно — начальство, что счастье здесь может быть и возможно, но не для них.

Выучив это, они начали постепенно исчезать. По статистике Росстата, Россия постепенно исчезает с средней скоростью минус 400 тысяч человек в год. За статистикой не видно людей. Это люди, которые спиваются от бессилия, которые замерзают в непрогретых больницах, это убитые кем-то, это убитые самими собой люди. Люди, такие же, как мы с вами.

Я думаю, что мотивы моей деятельности стали ясны. Я действительно желаю видеть в своих гражданах два этих качества. Ответственность за себя, за тех, кто рядом, за всю страну. Любовь к слабому, к ближнему, к человечеству. Это желание — еще одна причина, почему я не мог призывать к насилию. Насилие развязывает руки, ведет к безнаказанности. Насилие ведет к безответственности. Ровно так же насилие не ведет к любви.

Я надеюсь, что мое желание исполнится. Я смотрю вперед за горизонт годов, на Россию, наполненную ответственными и любящими людьми. Это будет по-настоящему счастливое место. Пусть каждый представит себе такую Россию, и пусть этот образ руководит вами в вашей деятельности, так же, как он руководит мной.

Если сегодня суд все же примет решение, что эти слова сейчас произносит действительно опасный преступник, ближайшие годы мои будут наполнены лишениями и невзгодами. Но я смотрю на ребят, с которыми меня свело «Московское дело», на Костю Котова, на Самариддина Раджабова и вижу улыбки на их лицах. Леша Миняйло и Даня Конон в минуты нашего недолгого общения в СИЗО никогда не позволяли себе жаловаться на жизнь. Я постараюсь последовать их примеру.

Я рад тому, что мне выпал этот шанс пройти испытание во имя близких мне ценностей. В конце концов, ваша честь, чем страшнее мое будущее, тем шире улыбка, с которой я смотрю в его сторону».

© Егор Жуков

Я не понимаю, чему все так обрадовались?
Разве сегодня кого-то оправдали?

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Анафем

Космос словно не замечает времени. Оно существенно только для нас. Его привносит наше сознание. Мы строим время из мгновенных впечатлений, протекающих через наши органы чувств. Затем они уходят в прошлое. Что мы называем прошлым? Систему записей в нашей нервной ткани — записей, излагающих связную историю.

© Нил Стивенсон.
Анафем

Да правда, существует ли время для шестерёнки в часах?
А для дерева или камня?
Насколько, вообще, реален мир который мы видим? И какой он за гранью того, что мы видим?

Если фантастика поднимает такие вопросы, по-моему это и есть фантастика, в её чистом виде, а не та мазня про упырей и апатичных программистов, которая у нас часто именуется этим великим жанром - ФАНТАСТИКА. И ещё, мир, свой мир внутри книжки, который так же похож на наш, как и не похож, где даже и сам язык уж другой. С меня хреновый критик, не хочу с чем-то или кем-то сравнивать, но, чисто, по мне, "вещь" достойная, всем рекомендую.

P.S Народ, просто, из человеколюбия, посоветуйте что почитать, такое же большое и интересное, на время новогоднего безвременья.

@темы: Книги

---

С Днём Рождения, Борис Борисыч!!!

@темы: Б. Г

---

Гроза

И всё-таки зафиксирую здесь это явление. Прошедшей ночью, на наш город обрушился очень сильный ветер, буран и, что самое удивительное, гроза.
Сам видел и слышал, громыхнуло два раза. Интервал между молнией и громом был почти никакой, значит, гремело прямо над городом, если нашу дыру можно ещё назвать городом.
Если кому-то интересно, как я здесь живу, так всё - по старой песни Алексея Романова :
Посмотри, как я живу :
Пью коньяк, курю траву
и дальше по тексту и про бесшумные лапы, и про то, что молодость...кхм, уже не та, назовём это так. К тому же, осенняя хандра в этот год играет со мной шутки совсем уж неприличные.Всё это уже на грани клиники... А как не хандрить? Возможно, у меня в "читателях" ещё остались старожилы этого сайта, печальтесь или ликуйте, но даже Волк Велес уехал из нашего колхоза, живёт теперь в городе Липецке, говорят, обзавёлся семьёй.
Что это значит? А то это значит, что даже выехать к реке Проня, бухнуть и все дела, теперь здесь, вообще говоря, не с кем ибо уезжают все, точнее, уже уехали.
Дальше поехали. Хотел я тут для мамы ноутбук купить,ради скайпа (родственники далеко живут, надо же пенсионерам как-то общаться), а на стационарном компе скайп давно уже глючит и глючит неизлечимо, а переустанавливать систему здесь я как-то не горю желанием.
Так заглянул я, значит, в этот реестр товаров и услуг : не хочу материться, но когда видишь эти цены (сегодня, кстати, чёрная пятница, это так, к слову), короче, когда видишь эти цены, охватывает не то, что осенняя хандра, но и зимняя, и летняя, и демисезонная - сразу.
Товарищи, господа, доны, да просто, добрые люди, ну - невозможные это деньги за гаджет, который нахрен никому уже не нужен, потому что всё уже в кармане можно носить! Эти раскладушки, эти ретро устройства были актуальны, лет так десять назад! На рынке их уже должно быть, как грязи. И только у нас, в России, это говно умудряются продавать дороже, чем в том году, когда их видеокарты УЖЕ УСТАРЕЛИ!!!
Ну, как?! Где ж законы рынка?!
Это так же, как гроза в ноябре. Так не бывает. А вот, поди ж ты и скажи, что так не бывает. От всего этого, не то что хандра, от этого суицидальные мысли посещают. Если ты ещё в здравом уме и трезвой памяти, а если уже не в здравом, так тебе только легче потому, что хандра уже становится для тебя не актуальна.

@темы: наблюдения, Жизнь

---

Макар- всё тот же.
Значит есть надежда.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

С Праздником, братва! Каких бы кровей вы ни были, всех с праздником!

Так-то, эту грёбаную сволочь к их грёбаной фашистской бабушке!

Вот одно письмо, только одно, а сколько их было....
Витя, я уверена, мое письмо дойдёт до тебя, хотя я за линией фронта и за колючей проволокой еврейского гетто. Твой ответ я никогда не получу, меня не будет. Я хочу, чтобы ты знал о моих последних днях, с этой мыслью мне легче уйти из жизни.

Людей, Витя, трудно понять по-настоящему... Седьмого июля немцы ворвались в город. В городском саду радио передавало последние известия. Я шла из поликлиники после приема больных и остановилась послушать. Дикторша читала по-украински статью о боях. Я услышала отдалённую стрельбу, потом через сад побежали люди. Я пошла к дому и всё удивлялась, как это пропустила сигнал воздушной тревоги. И вдруг я увидела танк, и кто-то крикнул: «Немцы прорвались!» Я сказала: «Не сейте панику». Накануне я заходила к секретарю горсовета, спросила его об отъезде. Он рассердился: «Об этом рано говорить, мы даже списков не составляли»... Словом, это были немцы. Всю ночь соседи ходили друг к другу, спокойней всех были малые дети да я. Решила — что будет со всеми, то будет и со мной. Вначале я ужаснулась, поняла, что никогда тебя не увижу, и мне страстно захотелось ещё раз посмотреть на тебя, поцеловать твой лоб, глаза. А я потом подумала — ведь счастье, что ты в безопасности.

Под утро я заснула и, когда проснулась, почувствовала страшную тоску. Я была в своей комнате, в своей постели, но ощутила себя на чужбине, затерянная, одна. Этим же утром мне напомнили забытое за годы советской власти, что я еврейка. Немцы ехали на грузовике и кричали: «Juden kaputt!» А затем мне напомнили об этом некоторые мои соседи. Жена дворника стояла под моим окном и говорила соседке: «Слава Богу, жидам конец». Откуда это? Сын её женат на еврейке, и старуха ездила к сыну в гости, рассказывала мне о внуках. Соседка моя, вдова, у неё девочка 6 лет, Алёнушка, синие, чудные глаза, я тебе писала о ней когда-то, зашла ко мне и сказала: «Анна Семеновна, попрошу вас к вечеру убрать вещи, я переберусь в Вашу комнату». «Хорошо, я тогда перееду в вашу» — сказала я. Она ответила: «Нет, вы переберетесь в каморку за кухней». Я отказалась: там ни окна, ни печки. Я пошла в поликлинику, а когда вернулась, оказалось: дверь в мою комнату взломали, мои вещи свалили в каморке. Соседка мне сказала: «Я оставила у себя диван, он всё равно не влезет в вашу новую комнатку». Удивительно, она кончила техникум, и покойный муж её был славный и тихий человек, бухгалтер в Укопспилке. «Вы вне закона» — сказала она таким тоном, словно ей это очень выгодно. А её дочь Аленушка сидела у меня весь вечер, и я ей рассказывала сказки. Это было моё новоселье, и она не хотела идти спать, мать её унесла на руках. А затем, Витенька, поликлинику нашу вновь открыли, а меня и ещё одного врача-еврея уволили. Я попросила деньги за проработанный месяц, но новый заведующий мне сказал: «Пусть вам Сталин платит за то, что вы заработали при советской власти, напишите ему в Москву». Санитарка Маруся обняла меня и тихонько запричитала: «Господи, Боже мой, что с вами будет, что с вами всеми будет...» И доктор Ткачев пожал мне руку. Я не знаю, что тяжелей: злорадство или жалостливые взгляды, которыми глядят на подыхающую, шелудивую кошку. Не думала я, что придётся мне всё это пережить.

Многие люди поразили меня. И не только тёмные, озлобленные, безграмотные. Вот старик-педагог, пенсионер, ему 75 лет, он всегда спрашивал о тебе, просил передать привет, говорил о тебе: «Он наша гордость». А в эти дни проклятые, встретив меня, не поздоровался, отвернулся. А потом мне рассказывали, что он на собрании в комендатуре говорил: «Воздух очистился, не пахнет чесноком». Зачем ему это — ведь эти слова его пачкают. И на том же собрании, сколько клеветы на евреев было... Но, Витенька, конечно, не все пошли на это собрание. Многие отказались. И, знаешь, в моём сознании с царских времен антисемитизм связан с квасным патриотизмом людей из «Союза Михаила Архангела». А здесь я увидела, — те, что кричат об избавлении России от евреев, унижаются перед немцами, по-лакейски жалки, готовы продать Россию за тридцать немецких сребреников. А тёмные люди из пригорода ходят грабить, захватывают квартиры, одеяла, платья; такие, вероятно, убивали врачей во время холерных бунтов. А есть душевно вялые люди, они поддакивают всему дурному, лишь бы их не заподозрили в несогласии с властями. Ко мне беспрерывно прибегают знакомые с новостями, глаза у всех безумные, люди, как в бреду. Появилось странное выражение — «перепрятывать вещи». Кажется, что у соседа надежней.

Перепрятывание вещей напоминает мне игру. Вскоре объявили о переселении евреев, разрешили взять с собой 15 килограммов вещей. На стенах домов висели жёлтенькие объявленьица — «Всем жидам предлагается переселиться в район Старого города не позднее шести часов вечера 15 июля 1941 года. Не переселившимся — расстрел».

Ну вот, Витенька, собралась и я. Взяла я с собой подушку, немного белья, чашечку, которую ты мне когда-то подарил, ложку, нож, две тарелки. Много ли человеку нужно? Взяла несколько инструментов медицинских. Взяла твои письма, фотографии покойной мамы и дяди Давида, и ту, где ты с папой снят, томик Пушкина, «Lettres de Mon moulin», томик Мопассана, где «One vie», словарик, взяла Чехова, где «Скучная история» и «Архиерей». Вот и, оказалось, что я заполнила всю свою корзинку. Сколько я под этой крышей тебе писем написала, сколько часов ночью проплакала, теперь уж скажу тебе, о своем одиночестве. Простилась с домом, с садиком, посидела несколько минут под деревом, простилась с соседями. Странно устроены некоторые люди. Две соседки при мне стали спорить о том, кто возьмёт себе стулья, кто письменный столик, а стала с ними прощаться, обе заплакали. Попросила соседей Басанько, если после войны ты приедешь узнать обо мне, пусть расскажут поподробней и мне обещали. Тронула меня собачонка, дворняжка Тобик, последний вечер как-то особенно ласкалась ко мне. Если приедешь, ты её покорми за хорошее отношение к старой жидовке. Когда я собралась в путь и думала, как мне дотащить корзину до Старого города, неожиданно пришел мой пациент Щукин, угрюмый и, как мне казалось, чёрствый человек. Он взялся понести мои вещи, дал мне триста рублей и сказал, что будет раз в неделю приносить мне хлеб к ограде. Он работает в типографии, на фронт его не взяли по болезни глаз. До войны он лечился у меня, и если бы мне предложили перечислить людей с отзывчивой, чистой душой, — я назвала бы десятки имен, но не его. Знаешь, Витенька, после его прихода я снова почувствовала себя человеком, значит, ко мне не только дворовая собака может относиться по-человечески. Он рассказал мне, что в городской типографии печатается приказ, что евреям запрещено ходить по тротуарам. Они должны носить на груди жёлтую лату в виде шестиконечной звезды. Они не имеют права пользоваться транспортом, банями, посещать амбулатории, ходить в кино, запрещается покупать масло, яйца, молоко, ягоды, белый хлеб, мясо, все овощи, исключая картошку. Покупки на базаре разрешается делать только после шести часов вечера (когда крестьяне уезжают с базара). Старый город будет обнесён колючей проволокой, и выход за проволоку запрещён, можно только под конвоем на принудительные работы. При обнаружении еврея в русском доме хозяину — расстрел, как за укрытие партизана. Тесть Щукина, старик-крестьянин, приехал из соседнего местечка Чуднова и видел своими глазами, что всех местных евреев с узлами и чемоданами погнали в лес, и оттуда в течение всего дня доносились выстрелы и дикие крики, ни один человек не вернулся. А немцы, стоявшие на квартире у тестя, пришли поздно вечером — пьяные, и ещё пили до утра, пели и при старике делили между собой брошки, кольца, браслеты. Не знаю, случайный ли это произвол или предвестие ждущей и нас судьбы?

Как печален был мой путь, сыночек, в средневековое гетто. Я шла по городу, в котором проработала 20 лет. Сперва мы шли по пустынной Свечной улице. Но когда мы вышли на Никольскую, я увидела сотни людей, шедших в это проклятое гетто. Улица стала белой от узлов, от подушек. Больных вели под руки. Парализованного отца доктора Маргулиса несли на одеяле. Один молодой человек нёс на руках старуху, а за ним шли жена и дети, нагруженные узлами. Заведующий магазином бакалеи Гордон, толстый, с одышкой, шёл в пальто с меховым воротником, а по лицу его тёк пот. Поразил меня один молодой человек, он шёл без вещей, подняв голову, держа перед собой раскрытую книгу, с надменным и спокойным лицом. Но сколько рядом было безумных, полных ужаса. Шли мы по мостовой, а на тротуарах стояли люди и смотрели. Одно время я шла с Маргулисами и слышала сочувственные вздохи женщин. А над Гордоном в зимнем пальто смеялись, хотя, поверь, он был ужасен, не смешон. Видела много знакомых лиц. Одни слегка кивали мне, прощаясь, другие отворачивались. Мне кажется, в этой толпе равнодушных глаз не было; были любопытные, были безжалостные, но несколько раз я видела заплаканные глаза.

Я посмотрела — две толпы, евреи в пальто, шапках, женщины в тёплых платках, а вторая толпа на тротуаре одета по-летнему. Светлые кофточки, мужчины без пиджаков, некоторые в вышитых украинских рубахах. Мне показалось, что для евреев, идущих по улице, уже и солнце отказалось светить, они идут среди декабрьской ночной стужи. У входа в гетто я простилась с моим спутником, он мне показал место у проволочного заграждения, где мы будем встречаться. Знаешь, Витенька, что я испытала, попав за проволоку? Я думала, что почувствую ужас. Но, представь, в этом загоне для скота мне стало легче на душе. Не думай, не потому, что у меня рабская душа. Нет. Нет. Вокруг меня были люди одной судьбы, и в гетто я не должна, как лошадь, ходить по мостовой, и нет взоров злобы, и знакомые люди смотрят мне в глаза и не избегают со мной встречи. В этом загоне все носят печать, поставленную на нас фашистами, и поэтому здесь не так жжёт мою душу эта печать. Здесь я себя почувствовала не бесправным скотом, а несчастным человеком. От этого мне стало легче.

Я поселилась вместе со своим коллегой, доктором-терапевтом Шперлингом, в мазаном домике из двух комнатушек. У Шперлингов две взрослые дочери и сын, мальчик лет двенадцати. Я подолгу смотрю на его худенькое личико и печальные большие глаза. Его зовут Юра, а я раза два называла его Витей, и он меня поправлял: «Я Юра, а не Витя». Как различны характеры людей! Шперлинг в свои пятьдесят восемь лет полон энергии. Он раздобыл матрацы, керосин, подводу дров. Ночью внесли в домик мешок муки и полмешка фасоли. Он радуется всякому своему успеху, как молодожён. Вчера он развешивал коврики. Ничего, ничего, все переживём, — повторяет он — главное, запастись продуктами и дровами. Он сказал мне, что в гетто следует устроить школу. Он даже предложил мне давать Юре уроки французского языка и платить за урок тарелкой супа. Я согласилась. Жена Шперлинга, толстая Фанни Борисовна, вздыхает: «Всё погибло, мы погибли». Но при этом, следит, чтобы её старшая дочь Люба, доброе и милое существо, не дала кому-нибудь горсть фасоли или ломтик хлеба. А младшая, любимица матери, Аля — истинное исчадие ада: властная, подозрительная, скупая. Она кричит на отца, на сестру. Перед войной она приехала погостить из Москвы и застряла. Боже мой, какая нужда вокруг! Если бы те, кто говорят о богатстве евреев и о том, что у них всегда накоплено на чёрный день, посмотрели на наш Старый город. Вот он и пришёл, чёрный день, чернее не бывает. Ведь в Старом городе не только переселённые с 15 килограммами багажа, здесь всегда жили ремесленники, старики, рабочие, санитарки. В какой ужасной тесноте жили они и живут. Как едят! Посмотрел бы ты на эти полуразваленные, вросшие в землю хибарки. Витенька, здесь я вижу много плохих людей — жадных, трусливых, хитрых, даже готовых на предательство. Есть тут один страшный человек, Эпштейн, попавший к нам из какого-то польского городка. Он носит повязку на рукаве и ходит с немцами на обыски, участвует в допросах, пьянствует с украинскими полицаями, и они посылают его по домам вымогать водку, деньги, продукты. Я раза два видела его — рослый, красивый, в франтовском кремовом костюме, и даже жёлтая звезда, пришитая к его пиджаку, выглядит, как жёлтая хризантема.

Но я хочу тебе сказать и о другом. Я никогда не чувствовала себя еврейкой. С детских лет я росла в среде русских подруг, я любила больше всех поэтов Пушкина, Некрасова, и пьеса, на которой я плакала вместе со всем зрительным залом, съездом русских земских врачей, была «Дядя Ваня» со Станиславским. А когда-то, Витенька, когда я была четырнадцатилетней девочкой, наша семья собралась эмигрировать в Южную Америку. И я сказала папе: «Не поеду никуда из России, лучше утоплюсь». И не уехала. А вот в эти ужасные дни мое сердце наполнилось материнской нежностью к еврейскому народу. Раньше я не знала этой любви. Она напоминает мне мою любовь к тебе, дорогой сынок. Я хожу к больным на дом. В крошечные комнатки втиснуты десятки людей: полуслепые старики, грудные дети, беременные. Я привыкла в человеческих глазах искать симптомы болезней — глаукомы, катаракты. Я теперь не могу так смотреть в глаза людям, — в глазах я вижу лишь отражение души. Хорошей души, Витенька! Печальной и доброй, усмехающейся и обречённой, побеждённой насилием и в то же время торжествующей над насилием. Сильной, Витя, души! Если бы ты слышал, с каким вниманием старики и старухи расспрашивают меня о тебе. Как сердечно утешают меня люди, которым я ни на что не жалуюсь, люди, чьё положение ужасней моего. Мне иногда кажется, что не я хожу к больным, а, наоборот, народный добрый врач лечит мою душу. А как трогательно вручают мне за лечение кусок хлеба, луковку, горсть фасоли. Поверь, Витенька, это не плата за визиты! Когда пожилой рабочий пожимает мне руку и вкладывает в сумочку две-три картофелины и говорит: «Ну, ну, доктор, я вас прошу», у меня слёзы выступают на глазах. Что-то в этом такое есть чистое, отеческое, доброе, не могу словами передать тебе это. Я не хочу утешать тебя тем, что легко жила это время. Ты удивляйся, как моё сердце не разорвалось от боли. Но не мучься мыслью, что я голодала, я за все это время ни разу не была голодна. И ещё — я не чувствовала себя одинокой. Что сказать тебе о людях, Витя? Люди поражают меня хорошим и плохим. Они необычайно разные, хотя все переживают одну судьбу. Но, представь себе, если во время грозы большинство старается спрятаться от ливня, это ещё не значит, что все люди одинаковы. Да и прячется от дождя каждый по-своему... Доктор Шперлинг уверен, что преследования евреев временные, пока война. Таких, как он, немало, и я вижу, чем больше в людях оптимизма, тем они мелочней, тем эгоистичней. Если во время обеда приходит кто-нибудь, Аля и Фанни Борисовна немедленно прячут еду. Ко мне Шперлинги относятся хорошо, тем более что я ем мало и приношу продуктов больше, чем потребляю. Но я решила уйти от них, они мне неприятны.

Подыскиваю себе уголок. Чем больше печали в человеке, чем меньше он надеется выжить, тем он шире, добрее, лучше. Беднота, жестянщики, портняги, обречённые на гибель, куда благородней, шире и умней, чем те, кто ухитрились запасти кое-какие продукты. Молоденькие учительницы, чудик-старый учитель и шахматист Шпильберг, тихие библиотекарши, инженер Рейвич, который беспомощней ребенка, но мечтает вооружить гетто самодельными гранатами — что за чудные, непрактичные, милые, грустные и добрые люди. Здесь я вижу, что надежда почти никогда не связана с разумом, она — бессмысленна, я думаю, её родил инстинкт. Люди, Витя, живут так, как будто впереди долгие годы. Нельзя понять, глупо это или умно, просто так оно есть. И я подчинилась этому закону. Здесь пришли две женщины из местечка и рассказывают то же, что рассказывал мне мой друг. Немцы в округе уничтожают всех евреев, не щадя детей, стариков. Приезжают на машинах немцы и полицаи и берут несколько десятков мужчин на полевые работы, они копают рвы, а затем через два-три дня немцы гонят еврейское население к этим рвам и расстреливают всех поголовно. Всюду в местечках вокруг нашего города вырастают эти еврейские курганы. В соседнем доме живёт девушка из Польши. Она рассказывает, что там убийства идут постоянно, евреев вырезают всех до единого, и евреи сохранились лишь в нескольких гетто — в Варшаве, в Лодзи, Радоме. И когда я всё это обдумала, для меня стало совершенно ясно, что нас здесь собрали не для того, чтобы сохранить, как зубров в Беловежской пуще, а для убоя. По плану дойдёт и до нас очередь через неделю, две. Но, представь, понимая это, я продолжаю лечить больных и говорю: «Если будете систематически промывать лекарством глаза, то через две-три недели выздоровеете». Я наблюдаю старика, которому можно будет через полгода-год снять катаракту. Я задаю Юре уроки французского языка, огорчаюсь его неправильному произношению. А тут же немцы, врываясь в гетто, грабят, часовые, развлекаясь, стреляют из-за проволоки в детей, и всё новые, новые люди подтверждают, что наша судьба может решиться в любой день.

Вот так оно происходит — люди продолжают жить. У нас тут даже недавно была свадьба. Слухи рождаются десятками. То, задыхаясь от радости, сосед сообщает, что наши войска перешли в наступление и немцы бегут. То вдруг рождается слух, что советское правительство и Черчилль предъявили немцам ультиматум, и Гитлер приказал не убивать евреев. То сообщают, что евреев будут обменивать на немецких военнопленных. Оказывается, нигде нет столько надежд, как в гетто. Мир полон событий, и все события, смысл их, причина, всегда одни — спасение евреев. Какое богатство надежды! А источник этих надежд один — жизненный инстинкт, без всякой логики сопротивляющийся страшной необходимости погибнуть нам всем без следа. И вот смотрю и не верю: неужели все мы — приговорённые, ждущие казни? Парикмахеры, сапожники, портные, врачи, печники — все работают. Открылся даже маленький родильный дом, вернее, подобие такого дома. Сохнет белье, идёт стирка, готовится обед, дети ходят с 1 сентября в школу, и матери расспрашивают учителей об отметках ребят. Старик Шпильберг отдал в переплёт несколько книг. Аля Шперлинг занимается по утрам физкультурой, а перед сном наворачивает волосы на папильотки, ссорится с отцом, требует себе какие-то два летних отреза. И я с утра до ночи занята — хожу к больным, даю уроки, штопаю, стираю, готовлюсь к зиме, подшиваю вату под осеннее пальто. Я слушаю рассказы о карах, обрушившихся на евреев.

Знакомую, жену юрисконсульта, избили до потери сознания за покупку утиного яйца для ребенка. Мальчику, сыну провизора Сироты, прострелили плечо, когда он пробовал пролезть под проволокой и достать закатившийся мяч. А потом снова слухи, слухи, слухи. Вот и не слухи. Сегодня немцы угнали восемьдесят молодых мужчин на работы, якобы копать картошку, и некоторые люди радовались — сумеют принести немного картошки для родных. Но я поняла, о какой картошке идет речь.

Ночь в гетто — особое время, Витя. Знаешь, друг мой, я всегда приучала тебя говорить мне правду, сын должен всегда говорить матери правду. Но и мать должна говорить сыну правду. Не думай, Витенька, что твоя мама — сильный человек. Я — слабая. Я боюсь боли и трушу, садясь в зубоврачебное кресло. В детстве я боялась грома, боялась темноты. Старухой я боялась болезней, одиночества, боялась, что, заболев, не смогу работать, сделаюсь обузой для тебя и ты мне дашь это почувствовать. Я боялась войны. Теперь по ночам, Витя, меня охватывает ужас, от которого леденеет сердце. Меня ждёт гибель. Мне хочется звать тебя на помощь. Когда-то ты ребенком прибегал ко мне, ища защиты. И теперь в минуты слабости мне хочется спрятать свою голову на твоих коленях, чтобы ты, умный, сильный, прикрыл её, защитил. Я не только сильна духом, Витя, я и слаба. Часто думаю о самоубийстве, но я не знаю, слабость, или сила, или бессмысленная надежда удерживают меня. Но хватит. Я засыпаю и вижу сны. Часто вижу покойную маму, разговариваю с ней. Сегодня ночью видела во сне Сашеньку Шапошникову, когда вместе жили в Париже. Но тебя, ни разу не видела во сне, хотя всегда думаю о тебе, даже в минуты ужасного волнения. Просыпаюсь, и вдруг этот потолок, и я вспоминаю, что на нашей земле немцы, я прокажённая, и мне кажется, что я не проснулась, а, наоборот, заснула и вижу сон. Но проходит несколько минут, я слышу, как Аля спорит с Любой, чья очередь отправиться к колодцу, слышу разговоры о том, что ночью на соседней улице немцы проломили голову старику. Ко мне пришла знакомая, студентка педтехникума, и позвала к больному. Оказалось, она скрывает лейтенанта, раненного в плечо, с обожжённым глазом. Милый, измученный юноша с волжской, окающей речью. Он ночью пробрался за проволоку и нашел приют в гетто. Глаз у него оказался повреждён несильно, я сумела приостановить нагноение. Он много рассказывал о боях, о бегстве наших войск, навёл на меня тоску. Хочет отдохнуть и пойти через линию фронта. С ним пойдут несколько юношей, один из них был моим учеником. Ох, Витенька, если б я могла пойти с ними! Я так радовалась, оказывая помощь этому парню, мне казалось, вот и я участвую в войне с фашизмом. Ему принесли картошки, хлеба, фасоли, а какая-то бабушка связала ему шерстяные носки.

Сегодня день наполнен драматизмом. Накануне Аля через свою русскую знакомую достала паспорт умершей в больнице молодой русской девушки.

Ночью Аля уйдёт. И сегодня мы узнали от знакомого крестьянина, проезжавшего мимо ограды гетто, что евреи, посланные копать картошку, роют глубокие рвы в четырех верстах от города, возле аэродрома, по дороге на Романовку. Запомни, Витя, это название, там ты найдёшь братскую могилу, где будет лежать твоя мать. Даже Шперлинг понял всё, весь день бледен, губы дрожат, растерянно спрашивает меня: «Есть ли надежда, что специалистов оставят в живых?» Действительно, рассказывают, в некоторых местечках лучших портных, сапожников и врачей не подвергли казни. И всё же вечером Шперлинг позвал старика-печника, и тот сделал тайник в стене для муки и соли. И я вечером с Юрой читала «Lettres de mon moulin».

Помнишь, мы читали вслух мой любимый рассказ «Les vieux» и переглянулись с тобой, рассмеялись, и у обоих слёзы были на глазах. Потом я задала Юре уроки на послезавтра. Так нужно. Но какое щемящее чувство у меня было, когда я смотрела на печальное личико моего ученика, на его пальцы, записывающие в тетрадку номера заданных ему параграфов грамматики. И сколько этих детей: чудные глаза, тёмные кудрявые волосы, среди них есть, наверное, будущие учёные, физики, медицинские профессора, музыканты, может быть, поэты. Я смотрю, как они бегут по утрам в школу, не по-детски серьезные, с расширенными трагическими глазами. А иногда они начинают возиться, дерутся, хохочут, и от этого на душе не веселей, а ужас охватывает. Говорят, что дети наше будущее, но что скажешь об этих детях? Им не стать музыкантами, сапожниками, закройщиками. И я ясно сегодня ночью представила себе, как весь этот шумный мир бородатых озабоченных папаш, ворчливых бабушек, создательниц медовых пряников, гусиных шеек, мир свадебных обычаев, поговорок, субботних праздников уйдет навек в землю. И после войны жизнь снова зашумит, а нас не будет. Мы исчезнем, как исчезли ацтеки. Крестьянин, который привёз весть о подготовке могил, рассказывает, что его жена ночью плакала, причитала: «Они и шьют, и сапожники, и кожу выделывают, и часы чинят, и лекарства в аптеке продают... Что ж это будет, когда их всех поубивают?» И так ясно я увидела, как, проходя мимо развалин, кто-нибудь скажет: «Помнишь, тут жили когда-то евреи, печник Борух. В субботний вечер его старуха сидела на скамейке, а возле неё играли дети». А второй собеседник скажет: «А вон под той старой грушей-кислицей обычно сидела докторша, забыл её фамилию.

Я у неё когда-то лечил глаза, после работы она всегда выносила плетеный стул и сидела с книжкой». Так оно будет, Витя. Как будто страшное дуновение прошло по лицам, все почувствовали, что приближается срок.

Витенька, я хочу сказать тебе... нет, не то, не то. Витенька, я заканчиваю свое письмо и отнесу его к ограде гетто и передам своему другу. Это письмо нелегко оборвать, оно — мой последний разговор с тобой, и, переправив письмо, я окончательно ухожу от тебя, ты уж никогда не узнаешь о последних моих часах. Это наше самое последнее расставание. Что скажу я тебе, прощаясь, перед вечной разлукой? В эти дни, как и всю жизнь, ты был моей радостью. По ночам я вспоминала тебя, твою детскую одежду, твои первые книжки, вспоминала твоё первое письмо, первый школьный день. Всё, всё вспоминала от первых дней твоей жизни до последней весточки от тебя, телеграммы, полученной 30 июня. Я закрывала глаза, и мне казалось — ты заслонил меня от надвигающегося ужаса, мой друг. А когда я вспоминала, что происходит вокруг, я радовалась, что ты не возле меня — пусть ужасная судьба минет тебя.

Витя, я всегда была одинока. В бессонные ночи я плакала от тоски. Ведь никто не знал этого. Моим утешением была мысль о том, что я расскажу тебе о своей жизни. Расскажу, почему мы разошлись с твоим папой, почему такие долгие годы я жила одна. И я часто думала, — как Витя удивится, узнав, что мама его делала ошибки, безумствовала, ревновала, что её ревновали, была такой, как все молодые. Но моя судьба — закончить жизнь одиноко, не поделившись с тобой. Иногда мне казалось, что я не должна жить вдали от тебя, слишком я тебя любила. Думала, что любовь даёт мне право быть с тобой на старости. Иногда мне казалось, что я не должна жить вместе с тобой, слишком я тебя любила.

Ну, enfin... Будь всегда счастлив с теми, кого ты любишь, кто окружает тебя, кто стал для тебя ближе матери. Прости меня. С улицы слышен плач женщин, ругань полицейских, а я смотрю на эти страницы, и мне кажется, что я защищена от страшного мира, полного страдания. Как закончить мне письмо? Где взять силы, сынок? Есть ли человеческие слова, способные выразить мою любовь к тебе?

Целую тебя, твои глаза, твой лоб, волосы. Помни, что всегда в дни счастья и в день горя материнская любовь с тобой, её никто не в силах убить.

Витенька... Вот и последняя строка последнего маминого письма к тебе. Живи, живи, живи вечно...

Мама.

Василий Семёнович Гроссман
Жизнь и судьба

@темы: Книги

---

Не вы создавали, не вам и блокировать!
СВОБОДУ РОССИЙСКОМУ ИНТЕРНЕТУ!!!

@темы: интернет

---

В цветочном магазине

Пропившиеся гопнички,
В шары заливши водочки,
В цветочном магазине,на последние шиши,
Берут себе букетики
Ломаясь, словно педики,
Ища теплиц творение для женственной души.

Простит ли им любимая получечку пропитую,
Простит ли мать семейства им трёхдневный перегар?
Жизнь в узелок завяжется иль станет вдрызг разбитою,
Решит вот этот миленький,природы скромный дар.

Пока меня не выдали,
Стою я,как на выданьи,
До одури утыканный какой-то лебедой.
Со мной торчат две розочки,
Приняв дурные позочки,
И трахают мозги мои продажной лабудой.

Ах,может к дню рождения какой-то скромной девушке,
Робея от волнения ,нас купит кавалер.
Вот он руками потными здесь отслюнявит денежку
И расцветём мы в обществе изысканных манер.

Да нет.С таким-то ценником
Мы станем скоро веником.
Хоть бы на свадьбу сельскую случилось бы зайти.
Тупые гладиолусы
Твердят,пригладив волосы:
Весёлою семейкою всем нужно расцвести.

Весёлых и улыбчивых скорее выбирают,
Только пройдитесь взглядами по стройным их рядам.
Ну,а,поникших,вдумчивых,из строя убирают,
А вот куда? Неведомо.Но все мы будем там.

Шипами их исколотый,
Но ладный, не подколотый,
Стою я это слушая и стебель мой болит.
Да,я приписан в розочки,
Но не приму их позочки,
Мутировал я,граждане,в едрит аморгибрид!

Не с теми мы повязаны,не с теми помираем,
Пьянящего дурмана их истома не сладка.
Шипами я со жгутика свой узелок сдираю,
Ведь мне нужна мимозочка из третьего лотка.

Ей в розы не положено,
Была с другими сложена,
Но почему-то под стеклом красуется одна.
Коль девочкой не куплена,
Судьба твоя загублена
И не согнут поклоны, так закончится вода.

Не накреняйся,миленький,и кто-то меня правит.
Я на голову выше стал,чтоб дотянуться к ней.
Не получилось.Вынули и молча обрезают,
Синюшные листки мои вдруг стали голубей.

Нас до рожденья продали,
Но посмотреть поодаль и
Не всем такая нравится стеклянная судьба.
Мутировали многие.
О,если б дали ноги им!
Всем жгутикам и ленточкам пропела бы труба.

Но я свою мимозочку на что-то вдохновляю.
Да кто б снимал, записывал их первоцвета сны!
Вот тут- то нас и выбрали,я в фантик закругляюсь:
Прощай,моя любимая.Эх,нет!Не до весны!

И лёг я упакованный.
Как жаль,что не бракованный.
Меня на чеке выбили,сорвали ценник мой.
Какой-то мальчик лысенький
Купил нас своей кисоньке
И в тихом умилении пошли они домой.

Так мы любовь увидели: красивую!хорошую!
При свете пальцы жадные по потному бедру...
Потом,ключом не звякнув,он ушёл с усталой рожею,
А нам же был не долог путь к помойному ведру.

Под фонарём, на мусорке,
Снежинки словно бусинки,
Плывут себе беспечные,спускаются с небес.
А мы, к такой-то матери,
Все лепестки утратили,
Знать общий жгутик вышел нам в облом да и в обрез.

И понял я,досадуя,конец печальный вышел.
Да,жизнь тебе -- не фантики,местами лишь сладка.
Снежинки укрывали нас и я от них услышал,
Что дембель взял мимозочку из третьего лотка.

Песня нашей рок группы "Агрессор", ныне не существующей, текст мой.

Посвящается той, которая на фото и моему другу Денису, который считает, что я очень редко здесь публикую новые стихи.
Всех с наступающей весной! Я не знаю, как долго ещё просуществует этот блог, если кому интересно, новое я пока выкладываю ЗДЕСЬ.
Человек с ружьем, ты там поближе к святой земле, так помолись же о том,чтобы весь наш рунет не заблокировали к чертям, за наши песни о цветочках.

@музыка: Б.Г. Сыграй нам, сёгун, на сякухачи А мы с братками да подпоём

@темы: стихи мои

---

Твой ум — это инструмент, орудие труда. Он существует и предназначен для того, чтобы ты мог пользоваться им для решения определённых задач, но как только задача решена, ты можешь убрать его на место. А раз так, то я бы сказал, что примерно 80-90 процентов совокупного потока мыслей не только повторяются и являются бесполезными, но в силу своей дисфункциональности часто имеют еще и негативную природу, причем по большей части они еще и вредоносны. Понаблюдай за своим мыслительным процессом, и сам убедишься, что это именно так. Этот процесс является причиной серьезной утечки жизненной энергии.

На самом деле такая разновидность навязчивого мышления — это вредная привычка, что-то вроде наркозависимости. Что характеризует вредную привычку? А вот что: у тебя исчезает ощущение, что ты можешь остановиться. У тебя нет альтернативы. Кажется, что привычка сильнее тебя. Кроме того, она создает у тебя ложное чувство удовольствия, которое потом неизменно превращается в боль.

Почему мы так сильно привязаны к думанью?

Потому что вы отождествляете себя с умом, а это означает, что вы черпаете свое самоощущение из содержимого ума и из того, на что направлена его деятельность. Потому что думаете, что если остановить поток мыслей, то это прекратит ваше существование. По мере взросления вы формируете ментальный образ себя, который базируется на личных и культурных установках. Мы можем называть этот фантом себя — эго. Эго состоит из активности ума и может существовать только в процессе непрерывного думанья. Термин “эго” разные люди понимают по-разному, но в том контексте, в каком я его здесь употребляю, эго означает ложное “я”, рожденное в результате бессознательного отождествления себя со своим умом.

Для эго настоящий момент едва ли существует. Оно чтит только прошлое и будущее и считает важными только их. Этим полным искажением и даже извращением истины объясняется тот факт, что ум, действующий в режиме эго, претерпевает довольно глубокие функциональные изменения. Он по рукам и ногам связан необходимостью поддерживать прошлое в живом виде и всегда об этом хлопочет, потому что — ну кто ты есть без прошлого-то?
Для обеспечения своего выживания ум постоянно проецирует себя в будущее и занимается в нем поисками хоть какой-нибудь собственной реализации. Он говорит: “В один прекрасный день, когда-нибудь, там или сям, произойдет то или это. И тогда у меня все будет в порядке, я буду счастлив и доволен, тогда я обрету покой”. Даже если кажется, что эго заботит настоящее, то оно видит его совсем не как настоящее — оно воспринимает его совершенно неверно, потому что смотрит на него глазами прошлого.
Или обесценивает настоящее до уровня средства достижения цели, средства, которое всегда лежит в спроецированном умом будущем.

Понаблюдай за своим умом, и ты увидишь, что он работает именно так.

© Экхарт Толле «Сила момента СЕЙЧАС»

Понаблюдал и вижу, что он у меня вообще крайне редко работает...

@музыка: Б.Г. Время N

@темы: Книги

---

Настоящий День мужика. )))
Всех с праздником!

@музыка: Б.Г. Время N

@темы: Праздники

---

Прогремел и продолжает ещё греметь юбилей Высоцкого, а я здесь, вроде как, и не среагировал, и ничего не написал.
Хотя, по законам жанра, видимо, должен был здесь 25-го числа проорать : "Виват, маэстро!" и десятый раз запостить здесь его песню "Я не люблю". Ну, то есть, сделай, как все и будь счастлив. Хотя, не против этого ли писалась каждая строка Владимиром Семёновичем?
Одна песня "Тот, который не стрелял" чего стоит. Думал, я часто об этом думал : ну вот почему у нас всё, что связано с Высоцким, никогда не укладывается в обычные, привычные рамки?
А тут, как осенило : да ведь Россия- одно из немногих мест на планете, где ШЕСТИДЕСЯТЫЕ ТАК И НЕ НАСТУПИЛИ ! Что эпохи Возрождения здесь не было. Так и Бог бы с ним, уж давно это проехали. А вот шестидесятые нефига не проехали. Однажды наступив, они всё ещё продолжаются. Высоцкий же - это эпоха шестидесятых, плоть от плоти.
Это, как метеорит, когда входит в плотные слои атмосферы, иногда разлетается на множество и множество таких же метеоритов, этого же состава. То же самое бывает и с эпохами. Джим Моррисон, Джон Леннон, ещё многие и многие, среди которых русский поэт Владимир Высоцкий. И именно поэтому, он до сих пор так не удобен для кого-то, так парадоксален. Просто, он - эпоха, которой здесь так и не дали наступить.
Можно очень долго здесь обсасывать это утверждение, но лучше просто переслушайте его песни, почитайте стихи.
Вот даже радиостанция есть, где передают только Высоцкого :
online-red.com/radio/pesni-vysotskogo.html
А я хотел было подобрать здесь какие-то песни, но понял, что если выберу две, меня уже будет не остановить, поэтому, вот вам одна и если это не рок-н-ролл, то закидайте мой дневник виртуальными помидорами

@темы: Высоцкий

---

Долорес

Когда делали ремонт в комнате, думал напечатать постер на стену, чтобы хоть кто-то из живых там был, так и не собрался... а теперь бессмысленно.
Равно, как и говорить сегодня что-то.

@темы: рок